Впервые
о Вадиме Козине (именно так, без «Алексеевича»)
Я услышал от своего отца, Василия Петровича
Черносвитова, летчика, отвоевавшего три войны —
с белофиннами, немецкими фашистами и японскими
самураями — и уехавшего из победоносной Москвы
на Дальний Восток осваивать северо-восточные
воздушные трассы. Хабаровск, Охотск, Магадан,
Анадырь и далее, к Ледовитому океану,
прокладывал он трассы на «ЛИ-2», «ИЛ-12». В
первые послевоенные годы наша семья жила сначала
в Хабаровске, затем в Охотске. Тогда в семейной
библиотеке появилась книга, которую, как я знал,
отец бережет прежде всего из-за дарственной
надписи, никакого отношения не имевшей, к
авторству; «Васе Черносвитову на добрую
память. С уважением В. Козин. Магадан. 1953 г.».
Книга была толстая и тяжелая, в ней лежала
фотография: Вадим Козин стоит в окружении
летчиков ГВФ рядом с моим отцом. С тех пор
осталось в памяти — в Магадане есть
удивительный артист. И вот через десятилетия
оказался я в «столице колымского края». Из
беседы с коллегами узнал, что певец по-прежнему
живет в Магадане. Нельзя ли его увидеть? К
Козину повела меня потомственная колымчанка
Любовь Кожеурова. В центре города, в пятиэтажном
бетонном доме, в однокомнатной квартирке, мы
должны были оказаться ровно в 21,00. Люба
пояснила, что «Козин человек ночной, принимает у
себя поздно, разговаривать любит долго».
Нажимаем кнопку звонка у чеканной таблички,
дверь открывается, и появляется маленький,
сухонький старый человек в потертом, видавшем
виды жилете, надетом поверх клетчатой рубашки, с
аккуратным галстуком в тон. Раздеваемся в узком
коридоре, большую часть которого занимают
книжные полки, уставленные папками с тщательно
подобранными в течение многих лет вырезками из
газет. Вадим Алексеевич тут же рассказывает, что
«это все статьи о советской и зарубежной
эстраде, о культуре, о возвышении, величии и
падении певцов, музыкантов, артистов». Коридор
буквально завален кипами журналов и газет,
сегодняшних и пятидесятилетней давности.'
Сухопарый, очень подвижный, с венчиком редких
седых волос, обрамляющих голову, с лукавыми
живыми глазами, он, кутаясь в меховой жилетик,
извиняется за тесноту. Козин объясняет, почему
не хочет покидать эту квартирку, хотя ему
предлагают: «Мои тут стены». Он просит власти,
коль они о нем «так стали последнее время
заботиться», дать двухкомнатную квартиру его
соседям, живущим через стенку в такой же
однокомнатной, а ему сделать квартиру из двух
однокомнатных. «Вот, — он открывает дверь на
кухню, — здесь, посмотрите, полки. А на них
высыхают и корежатся от непостоянной температуры
пластинки и бобины с магнитофонной пленкой, на
которых голоса Вертинского, Лещенко, Утесова,
мои старые концерты...»
Не
успели мы разместиться за столом, как раздался
звонок: «Наверно, это мой друг-фотограф, я его
пригласил, должны же мы сфотографироваться на
память?!» Но, оказывается, пришли с телевидения
договариваться с Вадимом Алексеевичем о новой
передаче. «Становлюсь популярным,— шутит он,
этот человек, которого знает весь мир. —Вот уже
и по Центральному телевидению показали в «90
минутах», скоро магаданцы со мной получше
познакомятся!»
В
1984 году в Нью-Йорке вышел диск-гигант с
записью концерта Козина. Песни и романсы,
представленные тут, записаны в 1958 году На
обороте по-американски роскошного футляра —
русский текст:
«На
советской довоенной эстраде рядом с именем
Вадима Козина трудно поставить равноценного
исполнителя по славе, по популярности и по
количеству пластинок, расходившихся по стране
огромными тиражами. Казалось, слава его
легендарной бабушки Вари Паниной возродилась в
нем. Его необычной красоты цыганский голос
сводил с ума всех, кто его слышал, — женщин,
мужчин...»
Диск
назван «Привет из Магадана».
«Честное слово,— клянется Вадим Алексеевич,— не
знаю, как они попали на концерт со своей
аппаратурой. Ведь запись-то великолепная».
Действительно, запись на этом диске великолепна,
не то, что на пластинках фирмы «Мелодия».
Кстати, на обоих конвертах этих пластинок
изображено солнце. Вадим Алексеевич шутит;
«Посмотрите! Если на первом конверте оно еще в
зените, то на втором — в закате!» Показывает нам
запрос одной из западногерманских фирм выпустить
диск с его песнями. «Миллионы сулят, — говорит
Вадим Алексеевич, — отовсюду посылают такие вот
бумажки — из Бразилии, Аргентины, Швеции...»
Вскоре приходит и фотограф — Анатолий Николаевич
Костырин, преданный друг и помощник в ведении
«козинского хозяйства». Начинаются фотосъемки, а
Вадим Алексеевич рассказывает...
...Еще до революции 1917 года семью цыган
Ильинских в Петрограде знали все.
Исполнительница цыганских романсов Варя Панина,
бабушка Козина, снискала непревзойденный успех.
Вадим
Алексеевич показывает фотографии черноокой
красавицы, которую хранит под стеклом на своем
рабочем столике.
Еще
одна фотография — на ней великолепное здание,
окруженное сквером. Улица братьев Васильевых —
на углу бывшего Каменноостровского проспекта
(ныне Кировского) — на Васильевском острове. Дом
20. Здесь прошло детство Козина.
«Я
петербуржец, — продолжает артист.—
Парадоксально, но, живя в Магадане, я живу дома.
Здесь мой Ленинград, мой город, в который я
врос. И там, и здесь — я дома».
И
вновь скачок в прошлое...
«Дедушка мой был коробейником, торговал
мануфактурой. Козины, Каширины, Ягодины —
известные до революции старинные купеческие
фамилии. Собственного положения дед добился
непросто. Начало положил прадед. У него была
любопытная профессия — он ходил по деревням и
продавал крестики, иконки. Коробейник, одним
словом.
Будучи крепостным графа Шереметева, накопил он
таким образом 100 рублей и выкупился на волю.
Благодаря природной предприимчивости приобрел в
Петербурге участок земли и выстроил свой первый
дом».
Слушая Козина, я невольно оглядывал его
комнатку, хаос и нагромождение таких разных по
форме и ценности предметов и думал: «Вот он, мир
Козина. Вот она, его Вселенная!»
Уезжая домой, в Москву, я сказал Любе
Кожеуровой, что, возможно, буду писать о своем
визите к Козину — сильное впечатление он
произвел на меня.
Вот
оно — настоящее-то золото Колымы, сама история.
Запад миллионы сулит, присваивает наше отеческое
достояние и, парадоксально, сохраняет его для
людей... А мы ждем, пока уникальные пластинки с
изумительными голосами покорежатся, рукописи,
если не сгорят, то истлеют... Доколе
безалаберность наша будет править бал?
За
несколько дней до 85-летия Вадима Алексеевича —
он родился 21 марта 1903 года — я получил от
Любы письмо с дополнениями к рассказу самого
певца о времени начала войны. Вот краткое
изложение этого письма.
В
окопах пели бойцы песню «Москва», написанную
Козиным, — ее размножили и раздали как листовку.
Козин был членом актерской концертной бригады,
побывавшей в Севастополе. У него сохранилась,
оказывается, вырезка из севастопольской газеты с
фотографией: певец на палубе боевого корабля
перед моряками-черноморцами. Выступал Вадим
Алексеевич в частях действующей армии, где
сценой служили кузов грузовика, поляна или поле.
Пел в госпиталях и на передовой. Козин выступал
не только перед фронтовиками, пел и для рабочих
оборонных заводов Урала и Сибири.
В
1943 году в Москве вышла грампластинка с
популярными козинскими песнями —«Письмо с
фронта», «Всем ты, молодец, хорош», «Махорочка».
Прочитал я письмо Любы, и захотелось услышать
голос Вадима Алексеевича тех лет, чистый голос,
юношески застенчивый, негромкий, удивительно
нежный.
Я
вспомнил, что и как говорил мне Козин о нашей
современной эстраде. «Отбери-ка у них микрофон и
усилители, смогли бы они удержать внимание
публики? А Вертинский пел вполголоса, и толпа с
первых звуков замолкала, зачарованная... Бывало,
что и я переходил на шепот, но не боялся, что
меня не услышат в последних рядах летней
эстрады...»
Прошлой осенью, вернувшись в Москву, я, конечно,
поведал своему отцу о визите к Козину, показал
фотографии. «Да, Вадик изменился... не просто
постарел, а каким-то другим стал... Был такой
элегантный, круглощекий, чрезвычайно
обаятельный. Ну, а на сцене — бог». И отец
вспомнил о концертах, которые он слушал в
48—50-х годах в Магадане. Вот один из его
рассказов:
«Маглаг
(так назывался магаданский
музыкально-драматический театр — ныне Театр
имени М. Горького), в те годы находился в самом
центре Магадана. Вадим Козин пользовался
свободой передвижения, ибо был в постоянной
группе актеров этого театра (тоже «зеков»). Дом
культуры в зоне. Здание новое. Актеры
средних лет. Зал всегда полон. Первые ряды — для
магаданской «знати»: красивые женщины в шифоне и
бархате, избыток меха, золота и бриллиантов.
Тяжелый запах духов «Красная Москва», «Каменный
цветок». Занавес открывается. Выходит элегантный
Козин. В зале тишина. Козин смотрит в
персональную ложу, где восседает с супругой
Никишов — директор Дальстроя, самодержец
колымского края. Жена Никишова выдерживает
продолжительную паузу. В зале гробовая тишина.
Козин не сводит глаз с Никишовой. Наконец она
медленно наклоняется к мужу и что-то говорит
ему. Раздается властный голос Никишова:
«Бродягу»! Козин, улыбаясь, начинает петь. Песня
окончена. Зал молчит, все глядят на Никишовых.
Пауза. Если оттуда начинают раздаваться слабые
хлопки женских рук — зал взрывается овацией.
Затем опять, тишина. Никишова вновь наклоняется
к мужу. Тот же властный голос произносит:
«Публика желает слушать «Нищую»!» И все
повторяется вновь. Было и такое, что хлопков из
«правительственной» ложи не раздавалось. Тогда и
зал молчал. Козин, элегантно поклонившись,
уходил со сцены...»
Прощаясь с Козиным в Магадане, я подарил Вадиму
Алексеевичу свою семейную фотографию, которую он
тут же при мне «зарегистрировал» в специальной
книге и положил под стекло на свой рабочий
столик. Под этим толстым с неровными краями
стеклом хранится не только фотография его
знаменитой бабушки, но снимки многих друзей и
почитателей таланта Вадима Козина. Здесь Михаил
Ульянов, Михаил Глузский, Борис Штоколов,
Людмила Чурсина, Ролан Быков, Сергей Юрский —
все фото с теплыми словами благодарности и
признательности. А над стеклом лежит переписка —
«пикирование» эпиграммами с Валентином Гафтом;
поэма Евгения Евтушенко «Северная надбавка» с
автографом: «Дорогому, любимому, великому
человеку и артисту с любовью и нежностью,
восхищением, завистью. Е. Евтушенко. 17.7.1977».
Кстати, Вадим Алексеевич показал, какие оценки
он выставил Евтушенко за главы этой поэмы: в
основном «3» и «4», ни одной «5». «Когда я ему
показал, как оцениваю части поэмы, автор
обиделся: «Вадим Алексеевич! Неужели не заслужил
ни одной «5»?» А я ответил ему: «Ты что,
Пушкин?»
Замечательный счет. Вот, оказывается, какие меры
существуют для истинного художника. И ничто на
свете не может ему помешать быть собою.
Евгений ЧЕРНОСВИТОВ
